Капитан Ульдемир. Властелин [сборник Литрес] - Владимир Дмитриевич Михайлов

баскетбол даже – и всеми своими семьюдесятью пятью обрушился на край перекрытия-качели; ощутил, как бетон дрогнул и стал уходить из-под ног; чудом удалось Фораме сохранить равновесие, он круто повернулся, взмахнул руками – луч фонаря метнулся по потолку – и прыгнул вниз – в сторону. Коснулся пола и побежал изо всех сил, спасаясь от настигавших его, глухо, уверенно грохотавших глыб и обломков, что, утратив равновесие, хлынули, как он и предполагал, сверху через пролом, большей частью не сюда, а в ту сторону. Не исключено, что те шестеро услышали крик, – для полной убедительности это было бы неплохо, так как вместе давало достоверную картину бесславной гибели проштрафившегося наивного ученого.

Теперь можно было постоять, переводя дыхание, унимая дрожь в теле и борясь с тошнотой, накатившей вдруг – от страха, наверное, от сознания, что и не так ведь могло получиться, совсем даже не так… Прохода больше не было, он оказался засыпанным, закупоренным наглухо, лишь мощными машинами или взрывчаткой можно было бы разрушить или разобрать завал, но Форама полагал, что ради его бренных останков никто не станет сейчас заниматься этим: у всех были дела поважнее. Эти шестеро вернутся и доложат, доложат четко и убедительно – пережитый страх поможет им, – отрапортуют так, чтобы было ясно, что они сделали все, что могли, показали себя просто настоящими героями; ну а он, Форама, был и вовсе герой, достойный памятника не меньше, чем многие, уже удостоенные, но был он немного не в себе, его удерживали, а он полез, ссылаясь на приказание начальства. Если и остались у шестерых сопровождавших какие-то сомнения, то они сохранят их для личного пользования, не то их еще погонят назад – уточнять, убеждаться и даже пробиваться сквозь завал, а это им вовсе не с руки. Конечно, сейчас они для собственного спокойствия, для очистки совести повозятся здесь, убедятся, что фал намертво зажат или, может быть, пересечен обломком, а даже самую скромную глыбу им и вшестером сдвинуть не под силу; потом станут расспрашивать друг друга – кто что видел, что подумал и как считает; придут к единому мнению (как путаются в показаниях неопытные люди, им хорошо известно) и, покричав на всякий случай, отбудут восвояси. Форама вслушивался, и ему на самом деле показалось, что с той стороны завала доносятся крики, словно еще можно было надеяться на отклик. Ему стало уже немного жаль их: все же люди были и теперь, возможно, переживали за него, он ведь для них хотя и был чужаком, но лишь в той степени, в какой для них вообще были чужаками все, кто не относился к их службе, а так за ним ничего не значилось, и только он один знал, что сделал сейчас окончательный выбор между таким продолжением, какое диктовалось всей его досегодняшней биографией, и тем, что подсказывала и чего потребовала вдруг совесть и еще что-то другое, чему он сразу не мог найти названия. Да, они там кричали – или, может быть, это у него звенело в ушах? «Вечно залезаешь ты в какие-то дела, Ульдемир», – вдруг подумал неожиданно для самого себя мар Форама Ро, физик, и на мгновение словно увидел себя самого и все, его окружающее, как бы сверху, из какого-то иного измерения, то ли пространственного, то ли временного (это и был миг, когда Мин Алика захотела увидеть его – и увидела, миг неосознанного контакта с нею); но промелькнула секунда – и все исчезло, и снова Форама Ро остался один в подвале погибшего института, в той его части, в которой должны были быть оборудованы убежища для персонала на случай чего-нибудь такого; до конца их, правда, так и не оборудовали – не успели как-то.

Теперь большая половина дела была сделана, оставалось лишь выбраться из института незаметно. В этой части корпуса ни наружных дверей, ни окон не было, подвал есть подвал, но ведь выход – это не обязательно дверь или окно: в подвале это прежде всего – путь наверх. А здесь были и вентиляционные шахты, и узкие винтовые лестницы на всякий случай; основным средством сообщения между этажами были лифты, но сейчас на них рассчитывать не приходилось. Форама помнил, где располагалась ближайшая лестница, и, подмигнув самому себе, как бы одобряя все, им так хорошо и хитро сделанное, пошел прочь от завала по пыльному, но свободному от обломков коридору, оставляя позади то место, где могла бы находиться в стене бронированная дверь сейфа с образцами сверхтяжелых элементов – могла бы, если бы такой сейф вообще существовал, но его никогда не было тут, как и самих этих элементов не было… Форама уходил, стараясь ступать негромко в гулком коридоре; он хотел было запеть от прилива чувств, но тут же приложил палец к губам: никаких глупостей, никаких случайностей. Он погиб – и мир праху его. Воскреснет, когда придет срок.

По уцелевшей винтовой лесенке он поднялся повыше, на уровень первого надземного этажа. Отсюда он рассчитывал, воспользовавшись одним из зашифрованных запасных выходов, выбраться на улицу, укрыться где-то (он еще не знал где, ясно было только, что не у себя и не у Мин Алики) и уж тогда спокойно и не торопясь обдумать план дальнейших действий, целью которых было, ни много ни мало, спасти планету, и не только свою, но и ту, вражескую, в придачу – потому что ведь и там живет свое человечество, а человечества, как он теперь вдруг почему-то начал понимать, – человечества никогда не бывают врагами друг другу; отдельные люди бывают, а человечества – нет, если даже они во многом отличаются одно от другого. Спасти две планеты; не много ли для одного человека? Да уж немало; это даже невозможно, как невозможно долей грамма гремучей ртути взорвать огромное сооружение или мощнейшее боевое устройство. Однако ведь именно столько гремучей ртути содержится в капсюле; она не взрывает, но ее дело – начать, подсказать плотной массе спрессованной взрывчатки вокруг: «Взрывайся, ты – можешь, только делай, как я», – и загремит все. Что надо сделать – он уже понял, не знал только как. Но это придумается; он был уверен, что придумается, недаром всю жизнь делал то, что заранее спланировать до конца было невозможно, однако интуиция подсказывала ему, что сделать можно, надо только посерьезнее подумать и поискать. Итак, сейчас главным был запасной выход. Форама отыскал один из них без труда, однако воспользоваться им не удалось. Видимо, шестеро сопровождавших не до конца поверили в его гибель в подземелье, а может быть, и поверили, но обязаны были подстраховаться, пока не разгребут обломки и не соскребут с них того, что должно было